Поэтика

ПОЭТИКА Салавата Юлаева, система ху­дожественных средств изображения. В худ. произ­ведении автор, повествователь и герой выступают во взаимоотношении и взаимопроникновении, что создаёт определённую эмоциональную атмосферу. Как автор, так и повествователь или описывают со­бытия, действия, состояния, или рассказывают о них, или же рассуждают по их поводу. Лирич. ге­рой зачастую передаёт чувства и переживания авто­ра, они оба могут оказаться объектом изображения. В то же время между ними невозможно ставить знак равенства. Лирическое “я” в поэтич. произве­дении может не соответствовать личности автора — оно может воспринять обобщающее содержание. В поэзии С.Ю. автор и лирич. герой максимально сближены друг с другом. Всё то, что описывалось, о чём рассказывалось или рассуждалось, близко воспринималось автором как современное, важно и реально происходящее и находило отражение в ли­рич. герое. Эмоциональное, констатирующее и оце­ночное “единство” автора, повествователя (вообра­жаемого субъекта между автором и лирич. героем) и лирич. героя характерно для всего тв-ва С.Ю. с той лишь разницей, что рассказ и описание, преоб­ладающие в более ранних его поэтич. произведени­ях, позже постепенно сменялись рассудительным взглядом на изображаемый объект.

Лирика составляет всю поэзию С.Ю. Герой его ранней лирики эмоционален, впечатлителен, полон бесконечной любви к родной природе, красивой де­вушке, семье. В ранней пейзажной и любовной ли­рике отсутствуют всякая символика и иносказание, преобладает прямое описание, сопровождаемое юношеским восхищением и восторженным размыш­лением: “О! Урал мой благодатный, /Про тебя пою /Песню ту мою — /И твоё величье славлю” (пер. Давлетчина; “Ай, Уралым, Уралым, /Күгәреп ятҡан Уралым! /Нурға сумған түбәһе/Күккә ашҡан Уралым! /Һине маҡтай йырҙарым, /Һине данлай йырҙарым” — пер. Р.Нигмати); “Тихой но­чью в перелеске /Соловей поёт. /Бога ль славит эта песня, /Мира ль красоту /...То не знаю я” (пер. Давлетчина; “Төнгө тынлыҡ. Ағаслыҡта / Һандуғас моңо. /Күктеме, ерҙеме данлай? /Кем белә уны” — пер. Нигмати). Грусть и сомнения, к-­рые изредка навещали его, также связаны с объек­тами родной природы: “Бедная пташечка упала /Около моих ног. /И мне очень жалко стало /Бед­ную мою” (пер. Давлетчина; “Аяҡҡайым янына ҡолап төшкәс, /Меҫкен ҡошто йәлләп юҡһынам” — пер. Нигмати). Размышления лирич. героя дают возможность проникнуть в его внутрен­ний мир. Перед читателем предстаёт образ необыч­ной, духовно богатой личности. Юная душа тянет­ся к подвигу. И подвиг тоже должен быть необыч­ным: лирич. герой вступает в сражение с вообража­емым противником неравной силы – один отбивает­ся от множества врагов и выходит победителем: “На меня напали разом /Триста человек. /Я от всех трёхсот отбился, /Вынес конь меня /На ши­рокую долину /К светлому ручью” (пер. Давлетчи­на; “Мин ҡыйраттым дошман сафтарын, /Өс йөҙ дошман һөжүм иттеләр, /Бик күптәре аяҡ аҫтында /Кәүҙәләрен тупраҡ иттеләр” — пер. Нигмати). С юношеских лет поэт чувствует себя лидером, порой выступает в роли наставника и даёт советы своим ровесникам: “Так, мужайся, храбрый воин, /Бога в помощь призови, /Богу храбрые угодны, /В поле битвы поспеши” (пер. Давлетчина; “Шул бөркөттәй, егет, батыр бул, /Тайғаныңда таян дуҫтарға. /Яуҙа, арыҫландай ажғырып, /Йән ая­май ташлан дошманға” — пер. Нигмати).

Ранний лирич. герой С.Ю. часто обращается к Аллаху, желая ощущать его присутствие рядом и в нужные моменты чувствовать его поддержку. Бог так или иначе упоминается почти в каждом из ран­них стихотворений. Позднее мотив обращения к Всевышнему в лирике С.Ю. ослабевает, а в импро­визациях периода восстания вовсе отсутствует. Ли­рич. герой зрелого поэта ещё более близок к его личности, автобиографичность в нём усиливается до такой степени, что между автором и его образом в поздней лирике можно было бы ставить знак ра­венства. Теперь объект изображения поэта приобре­тает весьма ясные конкретно-реальные очертания, прежние представления о сверхъестественной силе героя исчезают, понятие героического выступает в реально осознанном виде. Он прекрасно понимает, что без опоры на силу нар. масс не может быть по­беды. Лирич. герой С.Ю. уже не только наставник сверстников, а сформировавшаяся личность. Он вождь, способный управлять людьми, лидер, подни­мающий народ на великие дела. К завершающему этапу тв-ва С.Ю. (период до ссылки на каторгу; произв., сочинённые в неволе, неизвестны) настро­ение лирич. героя постепенно меняется, в песнях­четверостишиях преобладают горестные воспоми­нания, нотки уныния, сожаления о незавершённых делах: “Многие заводы взял я с бою, /Не сумел лишь захватить Большой Кыштау” (“Алмаған да за­вод, ай, ҡалманы, /Ала алманым Оло Ҡыштауҙы”); “Уезжая, почему-то не поцеловал Зулейху, /Пола­гая, что не повезёт в пути” (“Зөләйхане үпмәй киткән булдым, /Әллә ниңә, юлым уңмай тип”). Однако далеко не весь песенный цикл С.Ю. про­никнут пессимистич. нотами. Поэт верил в то буду­щее, когда отважные мужи продолжат его дело: “Не плачьте, не горюйте, что меня уводят, /Народятся ещё батыры славнее меня” (“Мин киткәнгә илап ҡайғырмағыҙ, /Батыр ирҙәр тыуыр тағы ла”). В песнях-четверостишиях лирическое “я” поэта пол­ностью совпало с личностью самого поэта.

В поэтич. тв-ве С.Ю. подавляющее большинство составляют сочинения с лирическим сюжетом. Они передают все краски его внутреннего мира, являют­ся откликом или выражают оценку реальной дейст­вительности. Особое место занимают поэтич. текс­ты, включающие в себя фабульные события, обыч­но их называют сюжетными стихотворениями. У С.Ю. поэтич. тексты, в к-рых присутствует эпичес­кий сюжет, имеют и лирич. “компонент”, то есть сюжетные стихотворения “в чистом виде” не встре­чаются; повествуемое событие завершается разду­мьями или эмоциями автора по данному поводу. В небольшом стихотворении “Стрела” в начальных 4 строках описывается событие: “Я пустил стрелу высоко, /Ласточку убил. /Бедная пташечка упала /Около моих ног” (пер. Давлетчина; “Һауаларға уҡ сойорғоттом, /Ҡарлуғасҡа тейҙе уҡҡынам. /Аяҡҡайым янына ҡолап төшкәс, /Меҫкен ҡошто йәлләп юҡһынам” — пер. Нигмати). Далее следуют раздумья автора; он сожалеет о случившемся. В стихотворении “Битва” сначала даются размышле­ния о славных делах “божиих век богатырей”, а далее рассказывается о поединке лирич. героя с большой группой противника (из трёхсот человек). В стихотворении “По бездорожью тропы проби­вая...” факт возвращения домой после долгой раз­луки только обозначается, а осн. место занимает передача чувства радостного ожидания героя в свя­зи со скорой встречей с возлюбленной Аминой и любимым сыном Рамазаном. “Обозначение собы­тия плюс размышление” в миниатюре обнаружива­ется и в песнях-четверостишиях. Из 19 текстов 11 построены по такой схеме. Не получившее даль­нейшего развития (лишь констатированное) собы­тие передаётся, как правило, в первых двух строч­ках (параллелизмах) песен, а последующие две строчки составляют образно связанные с ними ли­рич. раздумья автора.

Стихотворения и импровизации С.Ю., имеющие событийный сюжет или же его элементы, были, можно сказать, нововведением в литературе 18 в. Во всяком случае, в тв-ве одного поэта или сэсэна так часто, как у С.Ю., они не встречались.

Циклы в лирике С.Ю. Условно тематику поэзии С.Ю. можно рассматривать как циклы: пейзажный, любовный, героический. Песни-четверостишия по жанровым признакам и по времени создания, час­тично и по тематич. признакам также тяготеют к циклу. Во-первых, их объединяет четырёхсложная песенная форма; во-вторых, вероятно, они созданы в одно и то же время, когда восстание на терр. Башкортостана потерпело поражение; в-третьих, в них выражена ранее не проявлявшаяся черта харак­тера лирич. героя: способность к глубоким пережи­ваниям по поводу как частных, так и обществ. про­блем. Песни-четверостишия С.Ю. по тематике раз­делены на несколько групп, образуя как бы циклы в цикле. Это — песни-воспоминания о семье, песни­раздумья о родной природе и песни, связанные с событиями повстанческого движения.

Символ и олицетворение в поэзии С.Ю. В ранней любовной и пейзажной лирике С.Ю. обращение к символьным средствам изображения как разновид­ности иносказания в целом не наблюдается. Лишь в стихотворении “Юноше-воину” поэт с целью пере­дачи степени храбрости и отваги прибегает к обра­зам трёх птиц, сравнивая их по высоте полёта: “Вы­соко летает ворон, /Выше ворона — сокол, /Выше сокола — могучий /Орёл, птичий царь” (пер. Дав­летчина; “Бейектә оса ҡоҙғон ҡош, /Унан бейек осор ыласын бар. /Ыласындан да бейек оса торған /Ҡош батшаһы ҡыйғыр бөркөт бар” — пер. Р.Ниг­мати). В контексте стихотворения эти образы при­обретают символич. значение, обозначающее сте­пень храбрости: чем выше полёт, тем ближе “до бо­гатыря — мощного орла”. Позднее в героич. лири­ке к названным символам поэт обращался не раз. В кубаире “С ратью Пугачёва слившись, в войско с ним соединившись...” образы птиц выражают те же значения: “Где через лес не пролететь ястребу, /Там рано утром пролетает сокол” (“Ҡарсыға үт­мәҫ урмандан /Ыласын үтә таң менән”); “Детёныш сизого сокола /Погибает, качаясь на верёвке, /Сын славного отца /Погибает, участвуя в священ­ной битве” (“Күк ыласындың балаһы /Бауға үлә талпынып. /Яҡшы атаның балаһы /Шәһит үлә яу йөрөп”). В песнях-четверостишиях С.Ю. встречает­ся несколько образов птиц: перепела, ястреба, ку­ропатки, соловья, сокола. Однако ни в одном слу­чае они не являются символами. Зато в импровиза­ции “Наброситься готов летящий ястреб...” об­раз сокола приводится в параллели с образом баты­ра и наделён символич. значением мужества и ре­шительности: “Летает в небе сокол кособоко, /Ус­танут крылья, опустится вниз. /Даже такие [бесст­рашные], как сокол, батыры /Вынуждены иногда слезать с коня” (“Ыласын да оса, күкте ҡыя, /Ҡанаттары талғас, бер төшә. /Ыласындай төҫлө батырҙар ҙа /Бер төшмәһә аттан бер төшә”).

Некоторые из символич. образов заимствованы автором из фольклора и изустной поэзии предшест­вующего периода. К таковым можно отнести обра­зы сокола, ястреба, застывшей крови в сердцевине дерева и др.

В поэзии С.Ю. несколько раз встречается приём олицетворения — перенесения свойств одушевлён­ных предметов на неодушевлённые. Так, в стихо­творении “Родная страна” ветер выступает в роли вестника добрых известий: “Мне мнится, ветер мне приносит /Весть с родимой стороны, /Весть с лю­бимой стороны” (пер. Давлетчина; “Тыуған яҡтан ел иҫһә, /Ул миңә хәбәр килтерә, /Тыуған-үҫкән еремдән, /Өҙөлөп һөйгән илемдән”). В кубаире “С ратью Пугачёва слившись, в войско с ним соединив­шись...” письменное обращение (хитап) предводи­теля к народу как бы странствовало по миру: “Клич этот пронёсся через горы, /Клич этот пересёк во­ды” (“Тауҙарҙы үткән был хитап, /Һыуҙарҙы кис­кән был хитап”).

В ранней поэзии С.Ю. большое место занимает пейзаж, составляя отдельный цикл. Юный поэт да­ёт реально-зримое, конкретное описание природы без внесения в неё аллегорической нагрузки. Он принимает мир таким, каков он есть, изображает то, что видит, искренне и простодушно восхищаясь кра­сотами родной земли (“Мой Урал”, “Родная стра­на”, “Тихой ночью в перелеске...”). Как и в импро­визациях йырау и сэсэнов, пейзаж Урала здесь дан без связи с временем года: он восхитителен всегда. В каждом из названных текстов присутствует образ Бога, ибо он создал эту чудесную красоту, к-рой ли­рич. герой не перестаёт любоваться. В стихотворе­ниях “Юноше-воину”, “Стрела”, “Битва” и “Зу­лейха” объекты природы служат автору фоном или объектом сравнения для передачи осн. мыслей. Сло­ва “небо”, “звёзды”, “луна”, “океан”, “яблоко”, “камыши” служат для изображения внешней красо­ты возлюбленной, светлый ручей в широкой долине утоляет жажду воина-победителя и др.

В поэтич. текстах героич. цикла проблема защи­ты земли от врагов звучит в описании и воспева­нии красот рек Юрюзань и Агидель. Их райские долины олицетворяют всю родную землю: “Пока не багрянятся нашей кровью, /Не отдадим твои воды, [Юрюзань]” (“Ҡандарыбыҙ менән буялмай­са, /Һинең һыуҙарыңды бирмәбеҙ”). В песнях­четверостишиях пейзаж и объекты природы щед­ро используются автором для передачи худ. парал­лели к осн. мысли. Например, при описании внеш­ности возлюбленной приводится параллель, свя­занная с красотой Юрюзани: “По центру красави­цы-земли /Течёт, [нежно] журча, моя Узень” (“Матур ғына ерҙең үҙәненән /Шылтырап ҡына аға Үҙәнем”). Грусть, сожаление по поводу пере­хода баш. земель к заводовладельцам сопровожда­ется параллелью: “По Симу-[реке растёт] жёлтый камыш, /Наконечник рогоза — в одну прядь” (“Эҫем буйҡайҙарында һары ҡамыш, /Екән дә генә башы бер ҡарыш”). Здесь поэт уместно ис­пользовал жёлтый цвет, к-рый у башкир символи­зирует тоску. Появление в будущем новых баты­ров ассоциируется с прилётом благородных птиц: “У [берегов] Ая — два тополя, /Прилетают гнез­диться благородные птицы” (“Әй буйҡайҙарында ҡуш тирәк, /Аҫыл ҡоштар ҡуна ояға”).

Посвящение также присутствует в тв-ве С.Ю. В поэтич. обращении к Зулейхе (“Зулейха”, “Мони­сты твоих кос мне навевают...”) дан портрет лю­бимой девушки и показано особое отношение авто­ра к ней. Те же мотивы можно проследить в отно­шении к жене Амине в стихотворении “По бездоро­жью тропы пробивая...”. В стихотворении “Семья дорогая, родные мои...” автор, обращаясь к семье и жёнам, доверительно раскрывает им свою душу, де­лится своими мыслями перед расставанием. В духе обращения создано стихотворение “Юноше-воину”, где поэт призывает юного воина к мужеству и хра­брости. Импровизации С.Ю. в целом, хотя и дале­ки от посвящений, по сути созданы в виде обраще­ний к кому-либо (этого требует природа изустной поэзии). К таковым, в первую очередь, можно отне­сти все 19 текстов песен-четверостиший. Объекта­ми обращений в них являются возлюбленная, род­ные, воины, народ и др.

Портрет в поэтич. тв-ве С.Ю. занимает довольно заметное место. С ростом худ. мастерства поэта пор­третная характеристика его героев постепенно меня­ется. В раннем любовном стихотворении “Зулейха” передаётся идеализированный романтич. портрет девушки. Изображается её внешний облик без рас­крытия внутреннего мира и отличительных черт ха­рактера. Даже внешняя красота её не индивидуали­зирована, а передана традиционными в восточной и баш. поэзии изобразительными средствами, она описывается как земная гурия. Жена Амина в сти­хотворении “По бездорожью тропы пробивая...” названа просто “ягодкой”, “земляникой”. В “Пес­не-айтыше Салавата и Зулейхи” предпринята по­пытка понять внутреннее состояние своей возлюб­ленной, но и здесь автор не обходится без традици­онных красок при описании её внешности: лицо — словно румяное яблоко, глаза — лунный свет, пада­ющий на озеро через камыши и др.

В кубаире “С ратью Пугачёва слившись, в вой­ско с ним соединившись...” в мимолётных описани­ях внешности и более обстоятельной характеристи­ке деловых качеств “Петра III” – Е.И.Пугачёва по­лучился запоминающийся образ предводителя по­встанческого движения. Автор видит его на коне, в добротном кафтане, с саблей у пояса: “На коня в седло поднявшись, /Саблю к поясу подвесив...” (пер. Г.Г.Шафикова; “Эйәрләп атҡа менгән дә, /Биленә ҡылыс элгән дә...”). Пугачёв в кубаире предстаёт волевым, целеустремлённым человеком с большим организаторским талантом. Поэт видит его истинным правителем страны, к-рый смог бы ода­рить башкир свободой, землями, лесами, водами: “Коль свободу [он] приносит, /Коль землю, леса, воды он даёт, — /Вот то, что нужно башкирам” (“Ирек алып килә икән, /Ер, урман, һыу бирә икән, — /Башҡортҡа ана шул еткән”).

Среди песен-четверостиший лишь один текст связан с портретной характеристикой. Поэт, не на­зывая имени возлюбленной, представляет себе её внешность: “В китайчатом платье, лёгкой поход­кой, /Ходит, наверное, моя красавица” (“Ҡытат күлдәк кейеп, ҡыя баҫып /Йөрөй микән минең гүзәлем”).

Заимствования из известных худ. произведений помогают С.Ю. использовать лучшие традиции худ.

тв-ва, показать кругозор, собственные достоинства. Заимствования раннего периода тв-ва С.Ю. сводят­ся к средствам изображения. В стихотворении “Зу­лейха” средства описания внешней красоты девуш­ки заимствованы, должно быть, из широко быто­вавших в то время анонимных поэтич. произведе­ний любовного содержания. Так, в опубликованных Р.Г.Игнатьевым в 1875 “Сказаниях, сказках и пес­нях, сохранившихся в рукописях татарской пись­менности и в устных пересказах у инородцев-маго­метан Оренбургского края” нек-рые тексты имели распространение с 17 в., среди них было немало за­имствований из восточной классики. Отрывок из “Зулейхи” С.Ю.: “Зулейха, земная ты гурия, /...В твоих глазах я вижу небо, /В твоих глазах я вижу звёзды /И тихую красавицу-луну, /То океан глу­бокий, неизмеримый...” (пер. Давлетчина; “Зөләйха, һин ергә килгән хур ҡыҙы, /Күҙҙәреңдә балҡый Зөһрә йондоҙо. /Күҙҙәрең, гүйә, төндәге күк йөҙө, /Яҡтыра шул күҙҙәреңдә Ай үҙе” — пер. Р.Нигмати), — почти дословно совпадает со стро­ками из литературного памятника: “Аллах создал её (женщину. — М.И.) из глины; но в ней выразил всю красу мира: в земле отразил небо. В её гла­зах — то небо светлое, то небо ночное, тёмное, где горят бесчисленные звёзды; в них океан глубокий, неизмеримый...”. В раннем тв-ве С.Ю. можно так­же обнаружить некоторые тематич. заимствования из средневековой тюркоязычной классики. Например, в стихотворении “Битва” он искренне восхищается сверхъестественной силой героев ро­мантич. дастанов, вспоминает имена некоторых из них, воображая себя в их роли.

Природа более поздних заимствований связана с традицией использования “эпических клише”, “об­щих мест”, бытовавшей среди признанных мастеров изустной словесности с древности.

Стилистика С.Ю. мало изучена. Выявление осо­бенностей индивидуального стиля поэта затруднено тем, что часть его творческого наследия дошла до наших дней в подстрочном переводе на рус. язык, часть — изустным путём. Можно вести речь лишь о тропах и стилистич. фигурах, к-рые могли сохра­ниться от первоначальных текстов. В поэзии С.Ю. их довольно много. Это объясняется тем, что баш. нар. тв-во и лит-ра, на поэтич. традиции к-рых опи­рался поэт-импровизатор, отличались богатством средств изображения. Наиболее часто С.Ю. обра­щался к тропам, т.е. к ассоциативным средствам изображения: сравнению (27 раз), параллелизму (21), гиперболе (19), метафоре (16), градации (6), аллегории (5), гротеску (3), поэтическим клише (2), парафразу (2), эпитету (2), рефрену (2). Неко­торые сравнения С.Ю. представляют собой образо­ванные задолго до него так называемые штампы, например: трава как ковёр (хәтфә кеүек үлән) — “Мой Урал”; лететь как сокол (ыласындай осорға [һыбай сабырға]) — “Битва”; красивые, как луна, девушки (ай кеүек һылыу ҡыҙҙар), как рыба пла­вать в воде, как олень мчаться по полю (балыҡтай һыуҙа йөҙөргә, болондай ҡырҙа елергә), как птица в неволе (тотҡон ҡоштай) — “С ратью Пугачёва слившись, в войско с ним соединившись...”; храб­рый как сокол (ыласындай төҫлө батыр) — “На­броситься готов летящий ястреб...” и др. Частое употребление поэтом гиперболич. средств изобра­жения можно объяснить прекрасным знанием им сюжетов нар. сказок и их поэтич. средств: поэтика волшебных сказок, к-рые составляют целую тема­тич. группу в баш. фольклоре, как известно, осно­вана именно на гиперболе. Действительно, боль­шинство изобразительных средств у С.Ю. имеет сказочную основу: “песня без конца” (“бөтмәй торған көй”); “поднебесный Урал” (“күктәргә олғашҡан тау”). Парафраз и поэтические клише также более свойственны кубаиру. В кубаирах баш. сэсэнов даются прекрасные образцы парафразов различных объектов природы или профессиональ­ных качеств личностей: “Душа [у него] соединена с народом, /Страну оберегает от врагов, /Садится, оседлав коня, /Яростно кидается в бой, — /Вот он и есть батыр страны” (“Халҡына йәне ҡушылған, /Дошмандан илен ҡурсыған, /Эйәрләп атҡа ат­ланған, /Ажғырып яуға ташланған, — /Илдең ба­тыры шул булыр”). Поэтическое клише, начинаю­щееся словами “Сова, которая быстро машет крыль­ями...” (“Ялт-йолт иткән ябалаҡ...”), к к-рому обра­тился С.Ю. в кубаире, впервые встречается в поэзии Шалгыза-йырау (16 в.).

Крылатые слова, афористические и образные изречения, созданные С.Ю., можно разделить на несколько групп: 1) дословно употребляемое по сей день в устах народа, ставшее уже поговоркой четве­ростишие из кубаира “С ратью Пугачёва слив­шись, в войско с ним соединившись...”: “Кто не именует себя батыром, — /[Какой толк,] если от него нет проку на поле битвы? /Кто не именует се­бя сэсэном – /[Какой толк,] если не слышно его го­лоса в [большом] споре” (“Батырмын, тип кем әйт­мәй, — /Яу килгәндә йүне юҡ, /Сәсәнмен тип, тип кем әйтмәй, — /Дау килгәндә өнө юҡ”); 2) несколь­ко метких изречений из песен-четверостиший, к-рые впоследствии с незначительными изменения­ми перекочевали в тексты нар. песен 19 в. военно­патриотич. и беглецкого цикла. Например, двусти­шие: “Не плачьте, не горюйте, что меня уводят, /Народятся ещё славные батыры” (“Мин киткәнгә илап ҡайғырмағыҙ, /Батыр ирҙәр тыуыр тағы ла”) повторяется в вариациях: а) в песне “Гадибак На­сир” (“Ғәҙебәк Насыр”): “Не радуйтесь тому, что нас уводят, /Родится мужчина отважнее нас” (“Беҙ китте лә тиеп ҡыуанмағыҙ, /Беҙҙән яманыраҡ ир тыуыр”); б) “Французская мелодия” (“Француз көйө”) и “Русоволосая” (“Һары ла сәс”): “Не плачь­те по тому, что мы уходим, /Если заплачете, путь мой не будет добрым” (“Беҙ китте лә тип үк ила­мағыҙ, /Илаһағыҙ, юлым уңмай ҙа”); “Юрка Юнус” (“Йүркә Юныс”): “Не радуйтесь тому, что меня от­правили, /Юрка-Юнус ещё вернётся” (“Мине ебәрҙем, тип шатланмағыҙ, /Йүркә Юныс ҡайтыр әйләнеп”). Выражение “Рожковый лук, в концах костяной, /Нужен зелёный шёлк для тетивы” (“Әҙернә лә йәйә, һөйәк баш, /Йәшел ебәк кәрәк ке­решкә”) с небольшим изменением использовано в песне “Сибай”: “Рожковому луку, как пара, /Ну­жен белый шёлк для тетивы” (“Әҙернә лә янға иш итеп, /Аҡ ебәктәр кәрәк керешкә”). Двустишие “Ес­ли ты джигит, будь решительным, /Решительность нужна в каждом деле” (“Егет тә генә булһаң, тәүәккәл бул, /Тәүәкәллек кәрәк һәр эштә”) в несколько изменённом варианте использовано в пес­не “Ялан-Еркей” (“Ялан Йәркәй”): “Если ты бу­дешь решительным, /Имя твоё останется в стране” (“Тәүәкәл дә булып йөрөгән булһаң, /Исемкәйең ҡалыр илеңдә”); 3) четверостишие из кубаира “С ратью Пугачёва слившись, в войско с ним соединив­шись...” “Детёныш сизого сокола /Погибает, кача­ясь на верёвке, /Сын славного отца /Погибает, участвуя в священной битве” (“Күк ыласындың ба­лаһы /Бауҙа үлә талпынып, /Яҡшы атаның балаһы /Шәһит үлә яу йөрөп”), близкое к поговорке, позд­нее стало известно как слова нар. песни.

В средствах изображения, передающих контраст­ность, противоположность явлений, понятий и со­стояний, С.Ю. чаще прибегал к антитезе образов и мотивов: месяц – солнце, ночь – утро (“Мой Урал”), луна – солнце (“Родная страна”), ворон – сокол – орёл (“Юноше-воину”), солнце полдень от­метит – звёзды полночь осветят (“По бездорожью тропы пробивая...”); сыновья – дочери, гора – во­да, друг – враг, раб – свобода, батыр – сэсэн, пре­одолевать Идель [воды] и огонь; через лес, где яс­требу не пролететь, пролетает сокол рано утром (ул­дар – ҡыҙҙар, тау — һыу, дуҫ – дошман, ҡол – ирек, батыр – сәcән, ҡарсыға үтмәҫ урмандан ыла­сын үтә таң менән). При этом автор не акцентирует внимание на какой-то одной из противоположнос­тей, а использует их в равной степени.

Лит.: Әхмәтйәнов К.А. Әҙәбиәт теорияһы. Өфө, 1984; Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000.

М.Х.Идельбаев