ПЕРВЫЙ БАШКИР

Ко времени пленения, 25 ноября 1774 года, вождю восставших башкир поэту Сала­вату минуло всего двадцать. Он был на двенадцать лет моложе Пугачёва, чьим сподвиж­ником и любимцем стал. Так рано утвердив своё бессмертие великим подвигом и славой, достойным и мужественным несением возмездия, он остался в народной памяти страстью своей — юным и неистовым, а умом и помыслами — зрелым. Заточённый вместе с дру­гими мятежниками в крепость на суровом берегу Балтийского моря, он жил ещё не один десяток лет. Но остался для потомков таким, каким был до рокового ноябрьского дня.

Сородичи и соратники Салавата были свидетелями его воинской отваги, полководче­ской прозорливости, они испытали на себе силу, а над собой — власть его поэтического слова. И они же стали очевидцами кровавой драмы, когда закованного в цепи вождя и его отца царские каратели водили из аула в аул и били плетьми, а он унижение своё и муки нёс без ропота и раскаяния. Его терпение мученика было достойно его храбрости бойца.

Потом целых сто лет его грозное имя было запретным. Весь век во всей Башкирии ни одного младенца не нарекли Салаватом. Наречение его именем новорождённого счи­талось дерзостью, равнозначной государственному преступлению. Это каралось, и над ре­бёнком заранее нависал злой рок. У нас поэтому крайне редко встречается фамилия “Са­лаватов”, и то, видимо, псевдонимы — вольное присвоение позднего времени. Даже ещё в 1890 году юноша по имени Гарифьян Султанов с родины поэта был бит и подвергнут аресту за то, что во время народного праздника по просьбе людей пел песню о Салавате. Огонь, зажжённый Салаватом, слуги царя тщательно закапывали в землю, но он не по­гас, только всё глубже и глубже уходил в недра народной души.

Прежде всего я имею в виду его стихи и песни... Их сжигали, ими обвиняли, за них били кнутом, враги поэта и недруги народа их извращали, вкладывая в них противные правому делу и интернациональному духу Салавата мысли и концепции, но в устах ис­тинных сэсэнов они вновь воскресали в своём первозданном виде. Салават для своего вре­мени был весьма грамотным человеком, сохранились написанные им собственноручно во­инские распоряжения на общетюркском языке “тюрки”. А стихи в подлиннике до нас не дошли. Их сохранила народная память.

Первый, кто обратил внимание на творческое наследие башкирского поэта, был рус­ский историк-краевед Р.Игнатьев. Спустя сто лет после подавления восстания в “Запис­ках Оренбургского отдела Императорского Русского географического общества” (1875 г.) он впервые опубликовал “Песню о батыре Салавате”. Несколько позже писатель Ф.Не­фёдов записал стихи и песни Салавата прямо из уст башкирских сэсэнов, сделал перево­ды и напечатал их в журнале “Русское богатство” за 1880 год. В тех же “Записках” Р.Иг­натьев, ссылаясь на народное предание, писал: “...Когда он пел песни, люди с охотою шли в бой, не чувствовали боли от ран, не боялись голода, холода, ни даже смерти от пу­ли, сабли и штыка... Даже безоружные кидались в бой и отнимали оружие у вооружён­ных”. Это, конечно, гипербола. Но правда в том, что современники и потомки поэта вот так верили в силу его поэзии.

Очевидно, с высот современной поэтической культуры эти произведения покажутся не очень совершенными, порою наивными. Но не забудем о том, что их сочинял юный воин в седле, на привале, на излечении ран, они имели прямое назначение и попадали в цель. Не только боевая призывная публицистика, но и лирические стихи его о красо­те родного края, о ночной неге, о любви служили той же главной идее — ради чего и во имя чего идут в бой. И сами они шли в сражение. Когда в музее я рукой трогаю шер­шавый ствол старинного орудия, непременно думаю о том, какой грозной силой явля­лось оно для врага — в свой век. Так же и стихи. Однако я далёк от мысли, что поэзия Салавата представляет только музейный интерес. Она и сейчас волнует тех, в ком рас­кованный дух и сбывшиеся чаяния Салавата. Стихи его мы воспринимаем как часть его личности, его судьбы, этим они дороги нам. К его искусству невозможно подходить с обычными мерками.

Чем же всё-таки объяснить то, что в течение двух столетий Салават остаётся пер­вым башкиром, превратившись в символ своей нации? Видимо, прежде всего его чело­веческая личность соответствовала требованиям того времени и тех событий. Соедине­ние в нём двух главных качеств — поэта и воина — более полно отражало духовный облик самого народа. Что касается смысла жизни и борьбы Салавата, то он, этот смысл, не исчерпал себя даже тогда, когда восстание было затоплено в крови и долгие десяти­летия ветер разносил по Башкирии пепел сожжённых деревень. Его помыслы намного опережали время. Из всех предводителей многих башкирских восстаний он первый пре­дугадал, что свободу и независимость невозможно завоевать в одиночку, потому он по­шёл к русскому казаку Емельяну Пугачёву и под своё знамя собрал не только башкир, но и другие народности, живущие в башкирском крае. Пробудившись сам, словом и де­лом пробудил он подлинное национальное самосознание башкир — самосознание, выте­кающее из понимания общности судеб разных народов, исключающее превосходство од­них над другими.

Если Салават по своей значимости был бы явлением только чисто башкирским, а не общероссийским, то, я думаю, его бессмертие не было столь прочным даже для нас, его соплеменников. Я уверен в одном: исторический подвиг Салавата заставлял не забывать его стихи, а стихи заставляли всегда помнить его имя.

Мустай Карим,

народный поэт Башкортостана