Салават Юлаев в башкирском фольклоре

САЛАВАТ ЮЛАЕВ в башкирском фольклоре. Грандиозная по своим масштабам Крестьянская война 1773—75, ох­ватившая и Башкортостан, совместная борьба рус., баш. и др. народов оставили глубокий след в баш. нар. тв-ве. События Пугачёва восстания 1773—75, его выдающиеся предводители, героич. подвиги и трагич. судьбы участников явились основой сюже­тов в эпосе, баитах, народных песнях, многочис­ленных преданиях и легендах. Царское правитель­ство делало всё, чтобы вытравить из памяти народ­ной события Крестьянской войны. Сэсэны, певцы, упоминавшие имя С.Ю. — верного сподвижника Е.И.Пугачёва, — преследовались как политич. преступники, подвергались жестоким гонениям. Даже в 19 — нач. 20 вв. пожилые люди не без опаски рассказывали о своём батыре. Характерен в этом плане рассказ Г.Султанова, жителя д.Кызырбако­во Салаватского района, опубликованный под назв. “Раньше запрещалось петь о Салавате”. Зафикси­рованы также рассказы о дальних потомках Сала­вата (см. “Потомки Салавата”), свидетельствую­щие о том, что ещё в нач. 20 в. преследовались лю­ди, имеющие любые родственные связи с С.Ю. Од­нако, несмотря на преследования, в народе сохра­нилась добрая память о герое, о его жизни и слав­ных деяниях.

Систематическое собирание произв. устно-поэти­ческого тв-ва башкир, в т.ч. о восстании Пугачёва, началось только в 20-е гг. 20 в. Первыми к изуче­нию фольклора о С.Ю. и его соратниках обрати­лись баш. фольклористы М.А.Бурангулов, А.Н.Ус­манов, А.И.Харисов. В дальнейшем интерес к теме повстанческого движения, отражённой в нар. тв-ве, возрастал и продолжает расти, о чём свидетельству­ют исследования и публикации Б.Г.Ахметшина, С.А.Галина, Н.Т.Зарипова, М.Х.Идельбаева, М.Х.Мингажетдинова, Ф.А.Надршиной, М.М.Са­гитова, А.М.Сулейманова, Р.А.Султангареевой и др. Материалы несказочной прозы о С.Ю. были систематизированы в виде целостной нар.-поэтич. биографии в кн. В.В.Сидорова “О башкире-певце и бесстрашном бойце” (Уфа, 1983). Начиная с 40-х гг. стали выходить сб., содержащие стихи С.Ю. и фольк. произв. о нём (Усманов Ә.Н. Сала­уат батыр. Өфө, 1945). Песни, предания и легенды, эпические сказания, посвящённые батыру-поэту, за­нимают большое место в фундаментальном много­томном своде “Башкирское народное творчество” на рус. и баш. языках, в сб. “Башкирские народ­ные песни, песни-предания”, “Башкирские народ­ные предания и легенды” на баш., рус., английском языках. Фольклорные произв. позволяют просле­дить отношение народа к восстанию, его участни­кам и предводителям. Вопреки стараниям царского правительства представить Крестьянскую войну “злодейским бунтом”, “мятежом черни”, а её участ­ников — “злодеями”, “преступниками”, фольклор утверждает справедливый характер этой войны, а её участников и предводителей изображает благо­родными борцами за справедливость, заступниками народа и угнетённых. В сознании народа движение под предводительством Пугачёва и его сподвижни­ков осталось исключительным по своей значимости. Поэтому произв. фольклора о С.Ю. составляют на­иб. обширный пласт в нар. ист. повествовании и по­эзии. Тема восстания Пугачёва затронута почти во всех осн. жанрах баш. устно-поэтич. тв-ва и рас­крыта согласно их худ.-поэтич. природе. Письмен­но зафиксировано и издано несколько произв., от­носящихся к жанру эпических сказаний — кубаи­ров. Кубаир “Салават-батыр”, состоящий из трёх строф (по семь строк каждая), содержателен, глу­боко поэтичен. При описании личных качеств С.Ю. используются повторы, эпические клише (“...если плечо его задевала стрела, он говорил: муха укуси­ла, стекала кровь со лба — говорил, что выступает пот”), встречающиеся и в др. кубаирах (“Сукем-ба­тыр”, “Баязит-батыр”). Оценка подвига С.Ю. здесь принимает характер прославления. Согласно кубаи­ру, Салават — светоч, солнце, день для своего на­рода, а для врагов — опасная тьма: “Салават-батыр был настоящим мужчиной, /Конь его был мухор­тым. /Когда сражался с врагами, /Не было равных ему в стране; /Для народа был он — день, /Для врага — гроза и тень” (“Салауат батыр ир ине, /Менгән аты кир ине. /Дошман менән алышҡанда /Ил эсендә бер ине; /Халҡы өсөн көн ине, /До­шман өсөн төн ине, /Дошман өсөн төн ине”). По своей стилистической окраске, изначальной эстети­ческой установке (в данном случае — дать характе­ристику батыру, создать его героич. образ) приве­дённому выше кубаиру соответствует текст, запи­санный в 1964 Н.Д.Шункаровым от жителя д.Бог­даново Миякинского р-на БАССР Ахметзакия Су­лейманова (НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.63, д.42, л.10). В кубаире воспет подвиг батыра-предводителя, не­разрывно связанного со своим народом, батыра, го­тового на всё ради защиты его свободы: “Если зем­ля объята огнём, проснись, народ мой! — он гово­рил” (“Тирә-йүнде ут алһа, халҡым, уян! — тир ине”). Этот вариант характеризуется меньшим ко­личеством строк в строфе (опущен повтор послед­них строк), однако текст его можно рассматривать как продолжение кубаира “Салават-батыр” (тирад­ный стих, эпические клише-трафареты создают предпосылку для свободной импровизации, и в за­висимости от творческого дара сэсэна-сказителя ха­рактеристика героя может быть более или менее пространной). Части ли это одного большого про­изв. или же самостоятельные вариации, мини-куба­иры, — сейчас утверждать невозможно.

Народная память сохранила и др., более объём­ные эпич. формы, где поэтич. стих чередуется с прозаич. повествованием. В кубаире “Юлай и Са­лават” на передний план выдвинуты фигуры отца и сына, повстанческая деят-сть к-рых освещается в соответствии с реальными событиями. Кубаир не лишён и вымышленных мотивов, но вымысел здесь не фантастичен, а приближен к действительности; много внимания уделено “объяснению” причин по­встанческого движения. Подробно описывая собы­тия, предшествующие восстанию, сэсэны хотели подчеркнуть ист. обусловленность появления на об­ществ. арене таких незаурядных личностей, как Юлай и Салават. В этом плане характерен следую­щий отрывок из кубаира: “Когда, прибрав к рукам своим /Разных чинуш и биев, заводчики стали /Скупать земли у людей, /В безмерной жадности своей, /Расширяли заводы свои, /Задумались лю­ди простые: /“Если так плохи наши дела, /Грабит­ся всюду наша земля, /Можно ль и дальше чего-то ждать? /Всем миром к Юлаю пойдем, — /Будем вместе совет держать!” (перевод Г.Г.Шафикова; “Заводсылар ҡулға алған... /Түрә-һәрә бей булғас, /Заводсылар халыҡ ерен... /Буштан-бушҡа та­лағас, /Бара-тора ил халҡы /Бөтә эште аңлаған: /“Былай булһа, эш харап, /Ерҙе алалар талап, /Ҡул ҡаушырып тормайыҙ, /Әйҙә барып Юлайға /Кәңәш-төңәш итәйек!”). В кубаире с особенной теплотой показан образ Салавата — бесстрашного воина и поэта, полководца и соратника Пугачёва. Сэсэны наделили его всеми теми качествами, к-ры­ми должны обладать идеальные эпические богаты­ри. Он физически силён, умён, красноречив и храбр. В нём сочетаются бесстрашие воина-богаты­ря и глубокий лиризм поэта. Салават в кубаире изо­бражается защитником интересов угнетённых, не только башкир, но и др. народов.

В кубаире “Баик-Айдар-сэсэн” содержатся сведе­ния о давних связах Баика-Айдара с родом Азна­линых, о совместном участии его с Юлаем Азнали­ным в баш. восстании 1755—56. Особый интерес представляет описание встречи Баика-Айдара с юным С.Ю., во время к-рой он ярко, в поэтич. фор­ме, рассказывает о былом, о ханах, о злодеяниях татарского мурзы Тевкелева, выжегшего дотла сто двадцать аулов, о батырах, сложивших головы или изгнанных с родной земли, о народе, сумевшем при всем этом сохранить свой менталитет: “Сгинуло всё — ничего не осталось, /Страна осталась — се­бя сохранила, /Страна, что на врагов оружие точи­ла. /Только кровь запеклась на скалах” (перевод Шафикова; “Бары ла бөткән, ҡалмаған, — /Ҡаяға тамған ҡан ҡалған. /Дошманға бысаҡ ҡайраған /Бөтмәй торған ил ҡалған”). Поскольку гeроем сказания является Баик-сэсэн, данных о С.Ю. не­много. Сказители ограничились кратким сообщени­ем о том, что С.Ю. понял старца и повёл его к от­цу. Очень сжато переданы и сведения о восстании Пугачёва и его поражении. Однако в этих скупых строках достаточно чётко прослеживается мысль о той важной роли, к-рую сыграли С.Ю. и его отец в повстанческом движении: “Поговорили они [Баик­сэсэн, Салават] с Юлаем втроём, призвали к памя­ти прошлое, держали совет с теми, с кем находили общий язык, и решили ещё раз восстать против ца­ря”. Касаясь образа Баика-Айдара, Зарипов тонко подметил, что он сливается с образом того старца в кубаире “Юлай и Салават”, к-рый неотступно сле­дит за каждым шагом Салавата и, когда тот оказы­вается на перепутье, подсказывает ему дорогу. Об­раз старца, встречающегося гл. герою эпоса, кубаи­ров, сказок у развилки дорог и дающего ему муд­рый совет, традиционен. Сходство образов в ука­занных сюжетах, по-видимому, объясняется близо­стью тематики и тем, что оба кубаира записаны Бу­рангуловым от Габита-сэсэна.

Поражение восстания и казнь вождей повстанцев послужили материалом для создания произв. бал­ладного типа — баитов. Для баитов характерно сплетение трагических и оптимистических мотивов: с одной стороны, трагедия героя и боль его потери, с др. — гордость народа за своего доблестного вож­дя, готовность продолжать борьбу, вера в торжест­во правого дела. Эти мотивы особенно ярко выра­жены в варианте баита “Не забудем тебя, Сала­ват”, записанном в 1946 М.Рафиковым от жителя д.Арсланово Кигинского района З.Тажетдиновой. В тексте баита, записанного в 1974 Шункаровым от жителя д.Кичикир Янаульского р-на Райханы Ша­рафутдиновой, рождение на свет С.Ю. сравнивает­ся с появлением радуги на небе, подчёркивается ве­личие его дел. Трагич. мотив передан в последнем куплете через образ дороги, покрытой чёрной пы­лью. Этот образ символизирует нар. горе и напоми­нает о нелёгкой судьбе батыра: “Только те дороги свидетели, — /Осталось только вспоминать” (“Шул юлдар ғына шаһит шул, — /Һағынып һөйләргә ҡалған”). На поэтику баитов о С.Ю. силь­ное влияние оказало песенное тв-во народа. Иногда тот или иной песенный куплет полностью включён в текст баита (“Песня Салавата”) или же трагиче­ские события изложены полностью в песенном сти­ле (“Салават Юлай”). Это, с одной стороны, объ­ясняется тем, что в период восстания 1773—75 в баш. фольклоре были достаточно сильны традиции бытования жанра ист. песни, с другой — природой самих фольк. жанров, их взаимодействием, взаимо­проникновением. Благодаря последнему и появля­ются худ. формы, сочетающие в себе признаки раз­ных жанров, в данном случае — песен и баитов.

Ист. песни, посвящённые теме восстания, среди к-рых главенствующее место занимают песни о С.Ю., представлены многочисленными песнями­четверостишиями без названий на манер баш. про­тяжных песен, а также сюжетными текстами (см. “Салават”, “Песня Салавата”, “Песня во славу Салавата”). Песни-четверостишия, опубли­ков. в 1945 Усмановым под общим назв. “Народ­ные песни о Салавате”, были сгруппированы по те­мам: “Салават”, “Салават-батыр”, “Салават на каторге”. Согласно архивным данным, тематич. классификация была осуществлена А.Х.Вахито­вым (НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.2, д.256, л.289—297). Эта классификация представлена в публикациях Харисова, Галина. Песни, посвящённые С.Ю., от­личаются высокой информационной насыщеннос­тью. В них нашли отражение наиболее значитель­ные этапы жизни С.Ю.: сын славного Юлая Азна­лина, любящий муж, пугачёвский бригадир, вождь восставших, узник на каторге в Балтийском Пор­те. Фигурируют и имена его сподвижников: Кинзи Арсланова, Канзафара Усаева, упоминаются места сражений: долина р.Ай, Катав-Ивановский завод, д.Сарслан и т.д. В ист. песнях уделено много вни­мания повстанческой деятельности батыра, с огром­ной любовью и теплотой воссоздан его образ, образ талантливого военачальника и поэта-певца: “Он егетов на битву созвал, /В грозной битве он страха не знал, /На мухортого вспрыгнув коня, /Песню мужества он запевал” (перевод Д.А.Даминова; “Са­лауаттың менгән кир аты /Батыр ғәскәрҙәргә юл башлай. /Кир ат өҫтөндәге Салауат, /Яуға дәртләндереп, йыр башлай”). Испытывающий все тяготы нац. и соц. гнёта народ видел в С.Ю. свое­го вождя и защитника. Одна из главных идей баш. песенного фольклора — народ и С.Ю. нераздели­мы: “Великие дела свершили мы, /На батыра Са­лавата опираясь” (перевод Даминова; “Иҫ китерлек эштәр эшләнек, /Салауат тигән иргә таянып”). В песнях подчёркивается выдающаяся ист. роль С.Ю., заключающаяся в том, что он сумел поднять на борьбу не только башкир, но и др. народы: “Славен был Салават-бригадир, /Предводитель на­родов, герой” (перевод Даминова; “Салауат та тигән, ай, болғадир, /Күп халыҡтарға баш икән”). Мотив дружбы баш. и рус. народов показан через образы Пугачёва и Салавата: “Пугачёв да батыр, ай, Салават — /У России славные сыны” (перевод Даминова; “Бүгәсәү ҙә менән, һай, Салауат /Әрәсәйҙең батыр егете”). В песнях образ С.Ю. дан достаточно реалистично. Вместе с тем, встреча­ются тексты, где он наделяется качествами эпич. ге­роя, к-рый “в огне не горит и в воде не тонет”. По­этизированный взгляд на батыра отражён в сравне­ниях, к-рые традиционно несут в себе высокую положительную оценку (как орёл, сокол, лев): “Сала­ват — как этот гордый сокол, /В честный бой ба­тыров он ведёт” (перевод Даминова; “Ҡыйғыр бөркөт кеүек, ай, Салауат — /Батыр ғәскәрҙәрҙең башында”). Глубокой болью в сердце народа отозвались трагич. события, связанные с поражением восстания, пленением С.Ю. и отправкой его на ка­торгу: “С уходом Салавата-батыра из страны /Сердца наши охватила тоска” (“Салауат та батыр илдән киткәс, /Йөрәктәрҙе баҫты зар-һағыш”). Но сквозь трагизм преступает оптимистическое героич. начало: “Наш Урал — над скалою скала, /А на скалах — гнездовье орла. /Не ликуйте, что нет Са­лавата, /Салаватова сила жива. /В тёмной ночи светится дорога — /Это Салават мчится на коне. /После Салавата будет много /Львов достойных по стране” (перевод Даминова; “Урал тауҡайҙары ҡая таш, /Сал бөркөттәр оса ояға. /Салауат китте тип, шатланмағыҙ, /Унан ғәйре тыуыр донъяға. /Ҡараңғы ла төндә юл яҡтыртҡан — /Салауат менгән кирҙең ҡашҡаһы. /Салауатҡай китеп, тыу­маҫ тимәң /Арыҫландай ирҙең башҡаһы”). Говоря о народных песнях, посвящённых батыру, нельзя не сказать и о том, что среди песен-четверостиший встречаются тексты, автором к-рых мог быть сам С.Ю. Такова песня о боевых действиях отрядов С.Ю. у Саткинского завода: “Как красивы рощи Ая, /Свистом птиц не распугать. /Да велик завод на Сатке — /Просто так его не взять” (перевод А.П.Майорова; “Йәмле лә Әйҙең туғайы, /Һыҙғырһаң да сыҡмай турғайы /Һатҡы ла завод бик ҙур, тиҙәр —/Һис килтереп булмай уңайын”; НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.2, д.63, т.2, л.34); она со­провождается словами информатора: “Земля, где расположен Саткинский з-д, принадлежала башки­рам. Чтобы прогнать оттуда заводчиков, Салават несколько раз вступал на территорию завода”. Ав­торство С.Ю. просматривается и в песне, в к-рой отражена ситуация, сложившаяся у Катав-Иванов­ского завода, душевное состояние героя, оказавше­гося в этой труднейшей ситуации: “Мост, что ведёт в завод Большой Катав, /Наполовину одолел, но сорвалось, /И отойти пришлось — что делать? /Везде враги — пройти не удалось” (перевод Май­орова; “Оло ла Ҡатау, ай күперен /Яртылағас, һалдым сығалмай. /Боролдом кире, әй, нишләйем, /Донья тулы дошман, әй, үтә(а)лмай”; НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.2, д.63, т.2, л.30,31). Как известно, сражение у Катав-Ивановского з-да было послед­ним в повстанческой деятельности С.Ю. И это в художественной форме высвечено в указанной пес­не, к-рая созвучна другой: “Салават, бригадир Пу­гача, /Жаль не смог взять он Улу-Катау” (перевод Даминова; “Болғадир булғай, ай, Салауат /Ала алманы Оло Ҡатауҙы”). Среди записей Г.Н.Умерка­ева известна песня, отражающая тягостные разду­мья С.Ю. по поводу неудач: “Чтоб рубить саблей вправо, влево, /Притупился мой клинок. /К тому же я преданных людей /Внедрить во вражеский стан не мог” (перевод Майорова; “Уңлап та һуллап та сабышырға /Үтмәҫләнде бәнем ҡылысым. /До­шман яуҡайҙары араһында /Һис булманы бәнем бе­лешем”; НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.2, д.63, л.32). Ин­тересна песня-четверостишие С.Ю., связанная с его пленением и отправкой на вечную каторгу: кроме душевной боли героя, к-рая выражена в весьма сдержанной манере, песня содержит редкую инфор­мацию об Ихсане-сэсэне, высоко ценимом в народе: “...Ихсан-сэсэн — гордость страны” (“...Ихсан ғына сәсән — ил күрке” — строки из нар. песни “Ихсан-сэсэн”). В песне приводятся сведения о крае, где жил знаменитый сэсэн (С.-В. совр. терр. РБ), прослеживается отношение Салавата к Ихса­ну-сэсэну, имя к-рого батыр вспоминал в самые трудные минуты своей жизни; в песне он прощался с Родиной и дорогим человеком, оставшимся там: “Отпустил я коня, стреножив, /На траву, что зеле­неет на лугу. /Не вернутся (домой) уж головы на­ши, /Передайте Ихсану-сэсэну привет” (“Атҡынай­ым тышап мин ебәрҙем /Йәшәреп кенә үҫкән билсәнгә. /Беҙҙең баштар ҡайта алмаҫ — /Сәләм әйтең Ихсан сәсәнгә”; НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.5, д.172, л.31). В песнях С.Ю. передано понимание им своей исторической миссии: “Коль из окна я вы­пущу стрелу, /То в роще соловьёв услышу звон. /И думы о стране, о долге перед ней /Ночами на­рушают сладкий сон” (перевод Майорова; “Тәҙрә аша уҡтар атһам, /Былбыл тигән ҡошто уята. /Бөйөккенәй дәүләт, ҙур важибәт /Татлы йоҡоларҙан уята”; НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.5, д.172, л.105). Умеркаевым от жителя д.Каратавлы Сала­ватского р-на Хайруллы Кулмухаметова записана песня, к-рую якобы любил петь Салават: “Заметно издали, блестит, сверкает /Верхнеуралье в белой вышине. /Что не увидит, где не побывает /Мужчи­на-воин на своём коне” (перевод Майорова; “Алыҫ ҡына ерҙән ялтырап ята /Верхнеуралҡайҙарҙың аҡ ташы. /Ҡайҙа ғына бармай, ниҙәр күрмәй /Ир­егеткәй менән ат башы”).

Цикл фольк. произведений о Салавате наиболее богато представлен в жанрах несказочной прозы. В структурном отношении предания о С.Ю., как и предания вообще, разнообразны. Встречаются весь­ма небольшие по объёму рассказы, выполняющие сугубо информативную функцию (“Мать Салава­та”, “Сон Салавата”, “Мост Салавата”). Значи­тельное место занимают сюжетные повествова­ния — фабулаты. В зависимости от содержания они могут быть одноэпизодными (“Салават и Караса­кал”, “Приказ Салавата”) или состоять из несколь­ких эпизодов (“Салават и Балтас”, “Легенда о Салавате-батыре”). Встречаются тексты, в к-рых в прозаич. повествование вклинивается песня, вероятно, в большинстве случаев это песни самого С.Ю. Включая в повествование песню, рассказчики, по-видимому, хотели подчеркнуть поэтич. одарён­ность, певческий дар своего героя. Предания и ле­генды рассказывают о невыносимом соц. и нац. гнё­те; в них выражено непоколебимое стремление на­рода к свободе, его решимость уберечь родную зем­лю от разграбления. Показательна в этом отноше­нии “Легенда о Салавате-батыре”, записанная в 1952 Р.Я.Гариповым от жителя д.Аминево Баймак­ского р-на Гатиата Галина. В основе сюжета лежит широко известный традиц. мотив — продажа баш­кирами земли величиной “с бычью шкуру”. Царь Кырмасакал (таким именем назван в легенде рус­ский царь) и его приближённые, выпросив разреше­ние на куплю участка земли величиной не больше шкуры быка, разрезают шкуру на тоненькие ремни и коварно захватывают огромные земельные про­сторы, уместившиеся в эту “шкуру”. “Но это было только начало, — говорится в предании. — С каж­дым днём башкирские земли стали отходить к Кыр­масакалу; вырубались леса, табунам негде стало па­стись, негде было охотиться, жить стало совсем не­вмоготу...”. Эмоционально, с большим подъёмом описывается встреча аксакалов с Салаватом: “Нет больше мочи терпеть, — говорили аксакалы, — нужно уберечь землю... Ты наша надежда, Сала­ват!” Салават ответил: “Судьба джигита в руках Родины, судьба Родины в руках джигита. Где мой народ, там моя судьба”. — С этими словами он вскочил на коня и поднял грозный меч. То был вол­шебный меч, вручённый герою аксакалами...”.

Предание “Речь Салавата”, представляющее со­бой прозаич. вариант кубаира С.Ю. “С ратью Пу­гачёва слившись, в войско с ним соединившись...”, также насыщено свободолюбивыми мотивами. Идея нерасторжимого единства народа и героя находит здесь новое поэтич. выражение. Но кульминацион­ным в предании является эпизод, в к-ром С.Ю., по­няв необходимость объединения с рус. народом в общей борьбе против бесправия и угнетения, при­зывает баш. войско присоединиться к армии Пуга­чёва и достигает цели. Обращение, изложенное в форме кубаира, клятва с углём в руках (символом сожжённых во время восстаний баш. деревень) — самые волнующие строки предания. “Речь Салава­та” — одно из многочисленных произв., в к-рых от­стаивается идея дружбы рус. и баш. народов. В НА УНЦ РАН хранятся рассказы Латыпа Гарипова из Балтачевского р-на в записи Умеркаева, материалы В.Ф.Кулумбетова, характеризующие С.Ю. как по­борника дружбы народов. Это особенно ярко про­является в опубликованных преданиях “Как Сала­ват с Пугачёвым подружились”, “Встреча Салава­та с Пугачёвым”. Предания о С.Ю. раскрывают ан­тикрепостническую сущность повстанческого дви­жения (“Салават был беспощаден к врагам”, “При­каз Салавата”). В преданиях имеются интересные, иногда конкретно-историч. сведения об участии нар. масс в повстанч. движении под предводитель­ством С.Ю. Так, предание “Юлкай и Башаргул” повествует о том, как башкиры послали гонца к С.Ю. и выразили готовность выступить на борьбу вместе с ним. В записях Умеркаева упоминается Муса Кадерметов — один из влиятельных аксака­лов д.Нуркино Кыр-Таныпской вол. Сибирской дороги, оказавший активную поддержку повстан­цам. Это имя фигурирует и в фольк. записях Г.Б.Хусаинова. В предании “Салават и Балтас” го­ворится, что “аксакал Муса” был главным органи­затором помощи Салавату. Об обеспечении населе­нием войска С.Ю. новым пополнением и провиан­том упоминается во многих преданиях, записанных в Салаватском и Кигинском р-нах РБ (“Как Сала­ват Юлаев в деревню Киги посла направлял”, “Пребывание Салавата в долине Ая”).

Преобладающее большинство нар. повествований посвящено прославлению С.Ю., описанию его лич­ностных качеств. Во всех преданиях и легендах об­раз Салавата — это прежде всего образ нар. баты­ра, героя. Подчёркивается раннее проявление у С.Ю. богатырских качеств (“Как Салават медведя убил”). Примечателен и рассказ Багаутдиновой из д.Новые Каратавлы Салаватского р-на о том, что во время сабантуя, устроенного Юлаем Азналиным, совсем ещё юный Салават был признан батыром, не знающим себе равных во всех видах состязаний: единоборстве, скачках, беге, игре на курае, в пляс­ках. Легенда “Батыр из батыров” в числе десяти качеств, определяющих богатырство, отмечает неза­урядный ум, поэтическую одарённость героя (НА УНЦ РАН. Ф.3, оп.2, д.63, л.62—64). Согласно преданиям, богатырские качества, заложенные в детстве, особенно ярко проявились в годы повстан­ческого движения. О его могучей силе, храбрости, смекалке говорится во многих преданиях (“Сала­ват”, “Сила Салавата” и др.). На основе преданий и легенд создаётся образ умного, мужеств. воена­чальника, полководца нар. армии (“Штаб Салава­та-батыра”, “Салаватский разведчик”). Преда­ния о пленении С.Ю., отправке на каторгу глубоко трагичны, исполнены болью и печалью народа. Есть легенды, в к-рых выражена нар. мечта о воз­вращении любимого батыра. Одна из них записана в Челяб. обл.: “Богачи говорили, что Салават со­слан на каторгу и больше не вернётся. А старики­аксакалы видели и рассказывали, как лунными ве­черами ходил по тропе человек в лисьей шапке. Го­ворили, что это тень Салавата”. Предание “Облик Салавата” гласит, что С.Ю. иногда снится особым людям — святым, предупреждая их о чём-то. По мнению рассказчика, видеть во сне Салавата — сча­стье. Чрезвычайно интересны топонимические пре­дания как олицетворение людской памяти (“Сала­ватские места”).

Среди баш. преданий есть несколько рассказов о семье С.Ю., о его близких: “Мать Салавата”, “Отец Салавата”, “Потомки Салавата” и др. Все эти произв. относятся к группе преданий, ист. достоверность к-рых не установлена. Так, в преда­ниях о женитьбе С.Ю. (см. Жёны Салавата), ка­залось бы, очень много конкретного: русская де­вушка приглянулась ему в Красноуфимске, у них родился сын, назвали его Хасаном; Хасана С.Ю. отдал на попечение старику Нуркылысу из д.Киги, после Нуркылыса его воспитывал Валиша Кулба­ков; Хасан вырос, стал кантонным нач. в д.Кулба­ково; он был таким же храбрым, как и отец. Конкретизация здесь является как бы худ. приёмом; для преданий вообще характерно стремление к фак­тографичности. Посредством этого приёма народ стремился убедить в реальности созданных вообра­жением событий, доказать, что всё, о чём рассказы­вается, действительно происходило. Между тем вымышленность отдельных мотивов, например, мо­тива женитьбы С.Ю. на русской девушке, не вызы­вает сомнения.

Предания о С.Ю. историчны, но они как явления худ. тв-ва не лишены вымысла, в них нередко на­блюдается искажение, смещение фактов и событий (предания о найденных вещах — “Плётка Салава­та”, “Меч Салавата”, о погребениях и т.д.). Вымы­сел отчётливо проявляется и в легендах, посвящён­ных описанию личных качеств Салавата (богатыр­ский сон, неуязвимость, восемнадцатипудовый вес и т.п.). Но всё это естественно: своего предводите­ля, такую незаурядную личность, как С.Ю., народ не мог представить обыкновенным человеком, пото­му и наделил его чертами эпич. героя. Встречаются даже сюжеты с мифологическими мотивами, пред­ставлениями, связанными с поверьями (“Как паук спас Салавата”, “Что сказала Юлаю водяная де­ва”). В преданиях, в эпических повествованиях о событиях и людях прошлое переосмысливается под влиянием эпохи и последующего устного бытования как памяти народной, хранимой несколькими поко­лениями. Нар. рассказы о С.Ю. сохранили до на­ших дней мысли и взгляды людей эпохи восстания Пугачёва и последующих времён, создали своеоб­разную биографию героя, историю его жизни (неда­ром предания в нар. называют “тарих” — “исто­рия”). Для всех произв. фольклора, относящихся к разным жанрам, в освещении восстания и роли С.Ю. в нём общими являются мотивы понимания нац.-освободит. характера повстанческого движе­ния, его антикрепостнической сущности, показ ро­ли нар. масс и личности; мотив дружбы баш. и рус. народов; прославление С.Ю. как крупного воена­чальника и поэта-импровизатора; описание трагич. событий и нар. горя; наличие оптимистических мо­тивов.